Неточные совпадения
В нем,
в его памяти, как вьюга
в трубе печи, выло,
свистело, стонало.
«Все считает, считает… Странная цель жизни — считать», — раздраженно подумал Клим Иванович и перестал слушать сухой шорох слов Тагильского, они сыпались, точно песок. Кстати — локомотив коротко
свистнул, дернул поезд, тихонько покатил его минуту, снова остановил, среди вагонов,
в грохоте, скрежете, свисте, резко пропела какой-то сигнал
труба горниста, долетел отчаянный крик...
Ветер
свистит, весь воздух туго набит чем-то невидимым до самого верху. Мне трудно дышать, трудно идти — и трудно, медленно, не останавливаясь ни на секунду, — ползет стрелка на часах аккумуляторной башни там,
в конце проспекта. Башенный шпиц —
в тучах — тусклый, синий и глухо воет: сосет электричество. Воют
трубы Музыкального Завода.
В один из длинных осенних вечеров, когда
в трубах свистел и гудел ветер, он, набегавшись по камере, сел на койку и почувствовал, что бороться больше нельзя, что черные одолели, и он покорился им.
А пароходик уже
свистнул два раза жалобно и тонко, и черный дым пыхнул из его
трубы в сырой воздух, — видно, что сейчас уходить хочет, а пока лозищане оглядывались, — раздался и третий свисток, и что-то заклокотало под ногами так сильно, что наши даже вздрогнули и невольно подались назад.
Говорил он громко. Бросив папироску, он, складывая губы
трубой, густо
свистал, смотрел на всех нагло, и всё
в нём — каждая косточка — так ходуном и ходила от голодного беспокойства.
Самовар
свистит тише, но пронзительнее. Этот тонкий звук надоедливо лезет
в уши, — он похож на писк комара и беспокоит, путает мысли. Но закрыть
трубу самовара крышкой Илье не хочется: когда самовар перестаёт
свистеть,
в комнате становится слишком тихо… На новой квартире у Лунёва появились неизведанные до этой поры им ощущения. Раньше он жил всегда рядом с людьми — его отделяли от них тонкие деревянные переборки, — а теперь отгородился каменными стенами и не чувствовал за ними людей.
Встречу им подвигались отдельные дома, чумазые, окутанные тяжёлыми запахами, вовлекая лошадь и телегу с седоками всё глубже
в свои спутанные сети. На красных и зелёных крышах торчали бородавками
трубы, из них подымался голубой и серый дым. Иные
трубы высовывались прямо из земли; уродливо высокие, грязные, они дымили густо и черно. Земля, плотно утоптанная, казалась пропитанной жирным дымом, отовсюду, тиская воздух, лезли тяжёлые, пугающие звуки, — ухало, гудело,
свистело, бранчливо грохало железо…
— Поедешь… ан, поедешь… — насмешливо
засвистала вьюга. Она с громом проехалась по крыше, потом пропела
в трубе, вылетела из нее, прошуршала за окном, пропала.
— И опять сыскать тоже. Только уж надо с умом. Чтоб Разуваевых, значит, не было. Вон он и теперь
свищет да гамит по ночам, а летом, пожалуй, и вовсе
в трубу трубить будет… По-прежнему, по-старинному,
в шею бы ему за это накласть, а нынче, вишь, не дозволено.
В душе у них, как
в печной
трубе, черно, и всегда страх там посвистывает, — даже и
в тихую погоду
свистит.
В огороде, около бани, под старой высокой сосной, на столе, врытом
в землю, буянил большой самовар, из-под крышки,
свистя, вырывались кудрявые струйки пара, из
трубы лениво поднимался зеленоватый едкий дым.
— Эх, какую вдруг погодушку надуло, — молвил Марко Данилыч, прислушиваясь, как частый крупный дождик стучал
в стекла, а от порывистого ветра тряслись оконницы,
свистело и визжало по железным крышам и заунывно гудело
в трубе.
Они замолчали и продолжали по-прежнему сидеть друг против друга, глядя
в открытое окно, мимо которого
свистел ветер и неслись красные искры из
трубы быстро мчавшегося локомотива.
Настал вечер. Отужинали. Непогода усиливалась.
В саду стоял глухой, могучий гул.
В печных
трубах свистело. На крыше сарая полуоторванный железный лист звякал и трепался под ветром. Конкордия Сергеевна
в поношенной блузе и с косынкою на редких волосах укладывала
в спальне белье
в чемоданы и корзины — на днях Катя уезжала
в гимназию. Горничная Дашка, зевая и почесывая лохматую голову, подавала Конкордии Сергеевне из бельевой корзины выглаженные женские рубашки, юбки и простыни.
Разместились гости, где кому следовало, а князь с архимандритом
в его келье лег. Наступил час полуночный, ветер
в трубе воет, железными ставнями хлопает, по крыше
свистит. Говорит князь шепотом...